текст-арт

 

АЛЬФРЕД БЕСТЕР

ФРАГМЕНТ ИЗ РОМАНА "ТИГР! ТИГР!"

 

 

Он пытался спастись. Как загнанный зверь, как раненая птица, как бабочка, заманенная открытой жаровней маяка, Фойл отчаянно бился... опаленное, измученное со­здание, из последних сил пытающееся выжить, кидающе­еся в неведомое.

Звук он видел, воспринимал его как странной формы свет. Они выкрикивали его имя, а он воспринимал яркие ритмы:

Движение казалось ему звуком. Он слышал корчаще­еся пламя, он слышал водовороты дыма, он слышал мер­цающие, глумящиеся тени... Все обращались к нему на странных языках.

- БУРУУ ШАР РУУАУ РЖЖИНТ? — вопрошал пар.

— Аш. Ашша. Кири-тики-зи мдик,— причитали мель­тешащие тени.

 

—  Ооох. Ааах. Хиии. Ччиии. Оооо. Аааа,— пульсиро­
вал раскаленный воздух.— Ааах. Мааа. Пааа. Лааааа!

И даже огоньки его собственной тлеющей одежды вговаривали белиберду в его уши:

—  МАНТЕРГЕЙСТМАНН! — ревели    они.—УНТРА-
КИНСТЕЙН ГАНЗЕЛЬСФУРСТИНЛАСТЭНБРУГГ!

Цвет был болью... жаром, стужей, давлением; ощуще­нием непереносимых высот и захватывающих дух глубин, колоссальных ускорений и убийственных сжатий.

КРАСНОЕ ОТСТУПИЛО ЗЕЛЕНОЕ НАБРОСИЛОСЬ ИНДИГО С ТОШНОТВОРНОЙ СКОРОСТЬЮ

ЗАСКОЛЬЗИЛО

ВОЛНАМИ, СЛОВНО СУДОРОЖНО ТРЕПЕЩУЩАЯ

ЗМЕЯ

Осязание было вкусом... Прикосновение к дереву от­давало во рту кислотой и мелом, металл был солью, камень казался кисло-сладким на ощупь, битое стекло, как приторное пирожное, вызывало тошноту.

Запах был прикосновением... Раскаленный камень пах, как ласкающий щеку бархат. Дым и пепел терпким шеро­ховатым вельветом терли его кожу. От расплавленного металла несло яростно колотящимся сердцем; озониро­ванный взрывом воздух пах, как сочащаяся сквозь пальцы вода.

Фойл не был слеп, не был глух, не лишился чувств. Ощущения поступали к нему; но поступали профильтро­ванные через нервную систему, исковерканную, перепу­танную и короткозамкнутую. Он находился во власти си­нестезии, того редкого состояния, когда органы чувств воспринимают информацию от объективного мира и пе­редают ее в мозг, но там все ощущения путаются и перемешиваются друг с другом. Звук выражался светом, движение— звуком, цвета казались болью, прикоснове­ния — вкусом, запах — прикосновением. Фойл не просто затерялся в адском лабиринте под собором Святого Патрика; он затерялся в калейдоскопической мешанине собственных чувств.

Снова доведенный до отчаяния, на самой грани смер­ти, он отказался от всех порядков и привычек жизни; или, может быть, ему было в них отказано. Из сформиро­ванного опытом и окружающей средой существа Фойл превратился в зачаточное, рудиментарное создание, жаждущее спастись и выжить и делающее для этого все возможное. И снова, как два года назад, произошло чудо.

 



Вся энергия человеческого организма, целиком, каждой клетки, каждого, нерва, мускула, фибра, питала эту жажду, и снова Фойл декантировал в космос.

Его несло по геопространственным линиям искри­вленной Вселенной со скоростью мысли, далеко превос­ходящей скорость света. Пространственная скорость была столь пугающе велика, что временная ось отошла от вер­тикальной линии, начертанной от Прошлого через Насто­ящее в Будущее. Он мчался по новой, почти горизонтальной оси, по новой геопространственной линии, движи­мый неисчерпаемым потенциалом человеческого мозга, не обузданного более концепциями невозможного.

Снова он достиг того, чего не смогли Гельмут Грант, Энрико Дандридж и множество других экспериментато­ров, потому что слепая паника заставила его забыть про­странственно-временные оковы, обрекшие на неудачу предыдущие попытки. Он джантировал не в Другое Ме­сто; он джантировал в Другое Время. Но самое важ­ное— сознание четвертого измерения, завершенная кар­тина Стрелы Времени и своего положения на ней, кото­рые заложены в каждом человеке, но находятся в зача­точном состоянии, подавляемые тривиальностью бытия, у Фойла выросло и окрепло. Он джантировал по пространственно-временным линиям, переводя «i» — квадрат­ный корень из минус единицы — из мнимого числа в действительность великолепным действом воображения.

Он джантировал.

Он был на борту «Номада», плывя через бездонную стужу космоса.

Он стоял у двери в никуда.

Холод казался вкусом лимона, а вакуум когтями раздирал кожу. Солнце и звезды били все тело лихорадочной дрожью.

-    ГЛОММНА     ФРЕДНИИТ     КЛОМОХАМАГЕН-
ЗИН! — ревело в его уши движение.

Фигура, обращенная к нему спиной, исчезала в конце коридора; фигура с медным котлом, наполненным пищевыми концентратами. То был Гулли Фойл.

-    МЕЕХАТ    ДЖЕСРОТ    К     КРОНАГАНУ    НО
ФЛИММКОРК,— рычало его движение.

— Ох-хо! Ах-ха! О-оооо? Соооо? Нееее. А-ахххх,— стонали завихрения света и теней.

Лимонный вкус во рту стал невыносим; раздирающие тело когти были мукой.

 

Он джантировал.

И появился в полыхающем горниле под собором Св. Патрика всего через секунду после своего исчезновения. Его тянуло сюда, как снова и снова притягивает мотылька манящее пламя. Он выдержал в ревущей топке всего лишь миг.

И джантировал.

Он находился в глубинах Жофре Мартель.

Бархатная бездонная тьма была раем, блаженством, эйфорией.

—   А-ах! — облегченно выдохнул он.

—   АХ! — раздалось эхо его голоса, и звук предстал
ослепительно ярким узором света:

Горящий Человек скорчился.

— Прекратите! — закричал он, ослепленный шумом. И снова донесся сверкающий рисунок эха:

Отдаленный топот явился его глазам затейливым узо­ром развевающегося вымпела:


То была поисковая группа из госпиталя Жофре Мар-тель, при помощи геофона выслеживающая Фойла и Джизбеллу Маккуин. Горящий Человек исчез, но не­вольно сбил ищеек со следа беглецов.

Он снова появился под собором. Отчаянное трепыха­ние швыряло его вверх по геодезическим линиям; те же неотвратимо возвращали его назад, в то Настоящее, кото­рого он стремился избежать; ибо Настоящее было самой низкой точкой параболы пространства-времени.

Он мог гнать себя вверх и вверх, в Прошлое или Буду­щее, но рано или поздно падал в Настоящее, подобно брошенному со дна бесконечного колодца мячу, который сперва катится вверх по пологому склону, потом на миг застывает и падает вниз.

И все же снова и снова он бился в неведомое.

Он джантировал.

И оказался на пустынном австралийском побережье.

Бурление пенящихся волн оглушало:

— ЛОГГЕРМИСТ КРОТОХАВЕН ЙАЛЛ. ЛУГГЕР-МИСК МОТЕСЛАВЕН ДЖУЛ.

Шум пузырящегося прибоя слепил.

Рядом стояли Гулли Фойл и Робин Уэднесбери. Не­движное тело лежало на песке, отдававшем уксусом во рту Горящего Человека. Морской ветер пах оберточной бумагой.

 

Фойл шагнул.

— ГРАШШШ!— взвыло движение.

Горящий Человек джантировал.

И появился в кабинете доктора Ореля в Шанхае.

Фойл снова стоял рядом и говорил узорами света:

Джантировал.

он был на бурлящей испанской лестнице, он был на бурлящей испанской лестнице, он был на бур лящей испанской лестнице, он был на бурлящей испанской лестнице, он был на бурлящей испанс кой лестнице, он был на бурлящей испанской лестнице, он был на бурлящей испанской лестнице.

Горящий Человек джантировал.   .

Вновь холод, вкус лимонов и раздирающие кожу ког­ти... Он заглядывал в иллюминатор серебристой яхты. Сзади высились зазубренные горы Луны. Он увидел рез­кое перестукивание подающих кровь и кислород насосов и услышал грохот движения Гулли Фойла. Безжалостные клешни вакуума удушающе сжали горло.

Геодезические линии пространства-времени понесли его назад, в Настоящее, в сатанинскую жаровню под собо­ром Святого Патрика, где едва истекли две секунды с тех пор, как он начал бешеную борьбу за существование. Еще раз, словно огненное копье, Фойл швырнул себя в неведо­мое.

Он был в катакомбах колонии Склотски на Марсе. Пе­ред ним извивался и корчился белый слизняк, Линдси Джойс.

—  НЕТ! НЕТ! НЕТ! — кричало ее судорожное дерга­
нье.-НЕ ТРОГАЙТЕ МЕНЯ. НЕ УБИВАЙТЕ МЕНЯ.
ПОЖАЛУЙСТА... НЕ НАДО... ПОЖАЛУЙСТА... ПО­
ЖАЛУЙСТА...

Горящий Человек оскалил тигриную пасть и засмеялся.

—  Ей больно,— сказал он. Звук собственного голоса
обжег его глаза.

 



Горящий Человек содрогнулся.

—  Слишком ярко. Меньше света.
Фойл шагнул вперед.

-    БЛАА-ГАА-ДАА-МАА-ФРАА-МИШИНГЛИСТОН-
ВИСТА! — загремело движение.

Горящий Человек страдальчески скривился и в ужасе зажал уши.

—  Слишком громко! — крикнул он.— Не двигайся так

громко.

Извивания корчащейся Склотски продолжали закли­нать:

-    НЕ ТРОГАЙТЕ МЕНЯ. НЕ ТРОГАЙТЕ МЕНЯ.
Горящий Человек снова засмеялся.

—   Послушай ее. Она кричит. Она ползает на коленях.
Она молит о пощаде. Она не хочет сдыхать. Она не хочет
боли. Послушай ее.

—   ПРИКАЗ ОТДАЛА ОЛИВИЯ ПРЕСТЕЙН. ОЛИ­
ВИЯ ПРЕСТЕЙН. НЕ Я. НЕ ТРОГАЙТЕ МЕНЯ. ОЛИ­
ВИЯ ПРЕСТЕЙН.

—   Она говорит, кто отдал приказ. Неужели ты не
слышишь?   Слушай   своими   глазами.    Она   говорит —
Оливия.

394

Шахматное сверкание вопроса Фойла было неперено­симо.

—  Она говорит, Оливия. Оливия Престейн. Оливия
Престейн. Оливия Престейн.

Он джантировал.

Он был в каменном капкане под собором Св. Патрика, и внезапно смятение и отчаяние подсказали ему, что он мертв.

Это конец Гулли Фойла. Это вечность и реальный ад. То, что он видел,— Прошлое, проносящееся перед распадающимся сознанием в заключительный момент смерти. То, что он перенес, ему суждено переносить бесконечно. Он мертв. Он знал, что мертв.

Он отказался подчиниться вечности.

И снова швырнул себя в неведомое.

Горящий Человек джантировал.

И оказался в искрящемся тумане... в вихре звезд-снежинок... в потоке жидких бриллиантов. Тела его коснулись невесомые трепетные крылья... Язык ощутил вкус нити прохладных жемчужин...' ''••„•• Его перемешав­шиеся чувства не могли помочь ему сориентироваться, но он отчетливо понимал, что хочет остаться в этом Нигде навсегда.

—   Здравствуй, Гулли.

—   Кто это?

—   Робин.

—   Робин?

—   Бывшая Робин Уэднесбери.

—   Бывшая?..

—   Ныне Робин Йовил.

—   Не понимаю. Я мертв?

—   Нет, Гулли.

—   Где я?

—   Далеко, очень далеко от Св. Патрика.

—   Но где?

—   Мне некогда объяснять, Гулли.  У тебя мало времени.

—   Почему?

т- Потому что ты еще не умеешь джантировать через про­странство-время. Тебе надо вернуться и научиться.

 

—   Я  умею.   Должен  уметь.   Шеффилд   сказал,   что
я джантировал к «Номаду»... шестьсот тысяч миль.

—   Тогда это было случайностью, Гуляй. Ты снова сделаешь
это... когда научишься... А пока ты не знаешь, как удержаться...
как обратить любое Настоящее в реальность.  Вот-вот  ты
опять сорвешься в собор Святого Патрика.

—   Робин, я только что вспомнил. У меня для тебя
плохие новости.

—   Знаю, Гулли.

—   Твоя мать и сестры погибли.

—   Я знаю это очень давно.

—   Давно?

 

—   Тридцать лет.

—   Это невозможно.

—   Возможно. Ты далеко, далеко от Св. Патрика... Я хочу
рассказать тебе, как спастись от огня, Гулли. Ты будешь слу­
шать?

—   Я не мертв?

—   Нет.

—   Я буду слушать.

—   Ты страдаешь синестезией, все твои чувства перепутаны.
Это скоро пройдет, но пока придется говорить так, чтобы ты
понял.

—   Почему ты мне помогаешь?.. После того, что я сде­
лал с тобой...

— Все прощено и забыто, Гулли. Слушай меня. Когда опять
окажешься в соборе, повернись к самой громкой тени. Ясно?

- Да.

—   Иди на шум, пока не ощутишь покалывание на коже.
Остановись. Сделай пол-оборота в сжатие и чувство падения.
Иди туда. Пройдешь через столб света и приблизишься ко вкусу
хинина. На самом деле это клубок проволоки. Продирайся прямо
через хинин; там увидишь что-то стучащее, словно паровой мо­
лот. Ты будешь в безопасности.

—   Откуда все это тебе известно, Робин?

—   Мне объяснил специалист, Гулли. — Появилось ощуще­
ние смеха.— Вот-вот ты сорвешься в Прошлое... Здесь Питер
и Саул. Они передают тебе привет и желают удачи. Джиз Да-
генхем тоже. Счастливо, Гулли, милый...

 

—   В Прошлое?.. Это Будущее?..

—   Да, Гулли.

—   А я там есть?.. А... Оливия?

И в этот миг он, кувыркаясь, полетел вниз, вниз, вниз, по пространственно-временным линиям вниз, в кошмарную яму Настоящего.